По-латыни doctor – учитель, professor – преподаватель. В СССР степень доктора имели ученые, доказавшие свои заслуги защитой диссертации. Звание же профессора докторам присуждалось почти автоматически (преподавать, как и петь, мы все умеем). Изредка Высшая аттестационная комиссия присваивала это звание ученым, не имеющим степени доктора. Их с некоторой доли иронии называли «холодными профессорами». Слово одному из них – Л.Ф.Пичурину.

Получив «Слово», вспомнил лекцию, прочитанную лет сорок назад моим выпускникам на «Последнем звонке». Это был ритуал. Студенты сообщали декану, кого они хотят услышать. Затем называли тему лекции, обычно лишь косвенно связанную с их профессией. В ту пору я был деканом читал им два спецкурса, руководил дипломниками. Они выбрали меня. Ожидал, что мне предложат рассказать о ком-то из великих ученых, о нерешенных проблемах науки, в крайнем случае – о моих зарубежных поездках, но тему назвали: «Профессиональная ориентация и судьба человека».

В те годы Минпрос, АПН и вузы, обеспокоились этим вроде бы, не таким уж важным делом. Увидев мое погрустневшее лицо – тема-то занудная! - старосты групп сказали «Пожалуйста, свяжите проблему с собственной вашей судьбой». Стало ясно – студенты хотят уточнить мою биографию, изобразив интерес к ненужной им теме.

Но уже первый из предложенных мне сегодня вопросов, («Скажите, зависит ли жизнь и судьба отдельного человека от случая?») прямо относится именно к этой теме. Что ж, вспомню, о чем я говорил, когда был в два раза старше слушателей, но в два раза моложе себя сегодняшнего.

Начал я с утверждения, что профориентация бессмысленна, чему подтверждение - моя жизнь. А говорить о ней надо с 30 мая 1946 года, когда курсанты расформированного - война кончилась! - Смоленского артиллерийского училища выгрузились из товарных вагонов на станции Томск-1, чтобы стать курсантами ТОКЗАУ. Большинство тогдашних курсантов – безотцовщина. Отцы наши погибли на фронте, или – в годы репрессий. Нам остро не хватало мужского воспитания, твердости, хватки, и мы по-детски тянулись к сильным мужчинам. Стать офицерами РККА – наш первый и решительный выбор. Не мы, а война сделали этот безошибочный выбор - и в Смоленском, и в Томском училищах мы встретились с настоящими военными педагогами-наставниками, орденоносцами, великолепными спортсменами, подтянутыми, интеллигентными, красивыми, знавшими литературу и музыку, говорившими на настоящем русском языке. Мы хотели быть такими, как они, как генерал В.Иванов, как наш комвзвода А. Ляпер, как многие наши воспитатели Вот в чем один из неписанных принципов педагогики – ученики должны хотеть стать похожими на учителей! Вот она, профориентация!

А вот он, господин случай! Лето 1948 года, назначение в войска. Два списка. Первый - наши фамилии, упорядоченные по успехам в учебе. Второй – места службы. Польша, Венгрия, Украина, Закавказье, Камчатка и даже отдельная огневая точка где-то около Благовещенска. Первыми вызывали шестерых отличников. Мы сказали: «Группа советских оккупационных войск в Германии».

Начальник училища Герой Советского Союза В. Г.Цивчинский как-то очень по-доброму ответил:

- Молодцы, правильно! Но командование решило иначе и предлагает вам служить в училище.

Подробности я опускаю. Смысл - я остался в Томске. Более того, вскоре я встретил студентку мединститута, с ней мы вместе уже почти семьдесят лет, в Томске у нас родились дети, потом внуки (уже не только в Томске), правнуки... Случай? Решайте сами...

После увольнения из армии в томских вузах меня встретили не очень любезно - образованные дети «врагов народа» не были им нужны. Но на заочное отделение физмата пединститута меня зачислили, хотя по складу характера и некоторым данным меня надо было ориентировать на гуманитарную профессию. Но я тогда не очень верил в наше гуманитарное образование. И стал учиться в вузе, преподавая допризывную подготовку и математику в школе № 9, одной из лучших школ Томска. Замечу, чтобы не возвращаться далее к этой мысли – служить надо только в замечательных учреждениях, иначе жизнь будет неинтересной. Мне вновь – об армии уже написал – повезло. Тысячи прославленных учеников помнят эту школу, помнят выдающихся Учителей А.Н.Стронскую, М.Д.Шипулина, В.В.Егорова, В.В.Маруту, А.А.Боттакки, Д.А.Сидорову, Ю.А.Кузьмину, Г.Е Левашкину, С.П.Степико... Ведь никакой случай и никакая ориентация вам не поможет, если вы – одиночка. Я работал там с чудесными товарищами. Но ещё важнее – мне повезло с удивительно хорошими (я не про оценки в табелях и аттестатах сейчас пишу) детьми. Я их любил, многими из них горжусь, и утверждаю, что если у педагога в систему взаимоотношений с обучаемыми не включена любовь, то об остальном можно не говорить.

Я видел себя в перспективе хорошим школьным учителем или работником системы образования, но наставники из ТГПИ на полвека переманили меня к себе.

Педвуз – учреждение особое. Стиль отношений там тот, который в хороших вузах возникает лишь на спецсеминарах, в удивительной обстановке настоящей высшей школы, где ни возраст, ни чины, ни звания роли не играют. Ни наставник, ни официальный руководитель в таких учебных объединениях не являются главными – здесь идет мозговой штурм, здесь происходит чудо коллективного мышления, объединенного творчества. На первых курсах обычных вузов главное не в этом, там надо трудиться самому, овладевай базой для творчества. Не сможешь - уходи, счастья попасть на IV курсе в семинар академика NN тебе не выпало, и в этом тоже нет трагедии, ошибка профориентации.

В педвузе обстановка другая (должна быть другой!). Пара «профессор – студент» здесь чуть ли не первого курса есть некая высокая модель пары «учитель-подросток». В этом смысле сотрудники Томского пединститута Б.В.Казачков, В.С.Федорова, Н.В.Оранская, Б.Г.Рейман, Л.В.Тихонова, А.Е.Попко (я называю только тех, кто близок мне по ФМФ) являли собой образцы, которых всегда так не хватает. Стоит ли говорить, что мне опять повезло?

Так бы и работать, если бы не два обстоятельства, из-за которых моя научно-педагогическая карьера не может служить образцом для подражания.

Первое. В моем становлении как ученого решающую роль сыграли профессора В.М.Брадис и И.Я.Депман, наши отношения были эффективной формой диалога поколений. Осторожное знакомство. Доверие. Дружба. Работа коллектива единомышленников. Это, так сказать, классика высоких отношений и тут частности и случайности не при чем. Но знакомство гимназиста Володи Брадиса с будущей матерью писательницы Галины Николаевой гимназисткой Милой Барановой и, тем более, обращение Брадиса ко мне с просьбой помочь ей в увековечении памяти её дочери на родине в Томской губернии – факты случайные. А то, что для выполнения просьбы учителя я оставил науку и в конечном итоге по собственной воле превратился в литературоведа и публициста, нельзя считать ни случайностью, ни закономерностью, это – жизнь. Или это моя ошибка?

А за ней второе. Когда в СССР многое изменилось, изменился и вопрос об убеждениях. Многие вспомнили, что ученому совсем не обязательно участвовать в политике, он творит в своей хрустальной башне, а всякие массы-классы, партии-союзы и т.д. – дело для людей иного сорта. Меня воспитывали иначе, и это не случайности или закономерности, а наследственность и убеждения. И, вспомнив древнее «кто, если не я, где, если не здесь, когда, если не сейчас», стал делать то, что посчитал более важным, чем мои скромные возможные успехи в науке. Тоже ошибка? «..может быть; Не мне и не тебе судить». М.Лермонтов сказал это по иному поводу, но, следуя другому поэту, я добавлю: «Но я ничуть об этом не жалею».

Большой ты ученый или не очень, а то и совсем не имеешь отношения к науке и преподаванию, главное-то ведь в твоем внутреннем содержании, скрыть его ни от коллег, ни от учеников невозможно.

Искренне Ваш, Л.Пичурин